Вообще-то за последние два года у нее появилась дурная привычка ни в чем себе не отказывать. Вообще. Мартин, Мартиша, рыбанька и кисочка… З-а-айка… Противно в самом деле. Временами, когда неравновесие с окружающей действительностью достигало предела, она позволяла себе все, к чему тянуло ее больное подсознание. Но вот вспоминать потом об этом она не любила. Еще раз как следует долбанув пяткой по стене и чуть не свернув светильник, она оттолкнулась от нее, перевернулась на кровати, поднялась и, утвердившись наконец на полу, в задумчивости спустила сначала одну, а потом и другую бретельки ночной сорочки – помедлив, вышла из теплого шелка и взглянула на двадцатидвухлетнюю загорелую девицу напротив – свое отражение в огромном до пола старинном зеркале на противоположной стене этой огромной комнаты. Долго рассматривала себя и неожиданно скорчила гримасу. Смотреть на себя было невыносимо скучно. Ей в первую же неделю приелись эти отвратительно правильные классические черты лица. Постоянно вспоминался детский стишок про “статую в лучах заката и гранату”. Вообще-то, на душе сегодня почему–то особенно мерзко. С годами эта бесстрастная маска ни на йоту не изменилась – и за все это время она так и не смогла заново обучить мимике это лицо. Всегда хотелось по привычному изогнуть бровь, закусить нижнюю слишком тонкую губу, ухмыльнуться, сморщив лоб, – на новом лице это все смотрелось как-то нелепо странно картонно. “Содрать бы это все к чертовой матери – два года как с презервативом на морде хожу…” злилась она отражению, которое любезно улыбалось ей холодновато-ослепительной, “американской” улыбкой. Как будто что-то сломалось в ней по приезде, тоска не ушла, она стала острее, и это лицо – самое явное свидетельство необратимости приговора, яростно, физически хотелось соскрести с себя. Она даже сама внутренне как-то пасовала перед ним – немного оно походило на лицо ее первой школьной учительницы, хотя красивее, конечно, наверное. А ведь десять лет назад этот манекен был живым очаровательным теплым созданием природы. Знала бы она тогда, как противно носить не “свою шкуру”. Прошлого было жаль до слез, было жаль себя, свои заблуждения, ошибки, страхи, даже их было жаль…. Жаль как брошенного собачонка, за которым никогда никто не придет. А когда-то раньше.. Господи! Сколько всего хорошего было раньше! Вот то и была жизнь, а не плесень, нежить… тьфу гадость.. вот теперь она имеет все, о чем грезила в юности и что?

Легкая склонность к интригам в ней жила с подросткового возраста. А вот авантюризм расцвел в ней пышным цветом только пять лет спустя. Она могла разговорить любого человека, прекрасно владела языком, как устно, так и в текстушном выражении, быстро соображала, и все уже прочили ей журналистскую карьеру – вместо этого она занялась финансами и прочими довольно скучными вещами. Просто в действительности она очень не любила рисковать и не то чтобы боялась, но как-то опасалась жить “в полную силу”. Впрочем, сразу после ее последнего экзамена в Университете темперамент немедленно дал себя знать, да так что она влипла по уши. Закончилось все банально. На мели, без работы, денег, друзей и каких-то перспектив и … и без любви пришлось соглашаться на малооплачиваемую, незнакомую и тяжелую работу на самой крупной московской финансовой толкучке. Обдумав происшедшее, она решила для себя, что: а) люди не ценят хорошего отношения к себе; б) люди так или иначе морально почти всегда готовы тебя использовать и используют по мере возможностей; а, следовательно, относись к ним как они того заслуживают, то есть, успей использовать их раньше, чем они успеют воспользоваться тобой. Вот после этого успешность и стала тем определяющим качеством, которым она измеряла все и вся, в том числе и потенциальных женихов.

Ее простодушный эгоизм раздражал. Она во все лезла и пыталась все знать. Ее либо любили, либо презирали и ненавидели. Перед ее глазами прошли черные вторники, и красные среды. Она узнала почти все, что хотела.

И вот появилась цель. Успешность. Она стала означать в ее жизни почти все. Быть успешной, означало реализовывать все свои возможности на самом высоком уровне. Правда, с годами стало понятно, что и невозможности тоже – согласно ее жизненной программе, которая предполагала реакции автомата. К сожалению, она сама не всегда могла руководствоваться принципом наивысшей целесообразности, хотя и очень хотела. Не имея ни полной безэмоциональности, ни фанатичной воли она все время попадала впросак. И программа давала постоянные сбои, что ее здорово раздражало.

Парадоксальным образом в ней уживались меркантилизм и простодушие. Она бывала и жестокой могла подставить при необходимости – впрочем, это в реальности, это переставало действовать, если речь шла о ее друзьях, не говоря уж о родных, потом о людях, которым она была обязана, потом к которым она хорошо относилась и так далее. Она постоянно ловила себя на этом, делала себе строгое внушение, устраивала разбор полетов – давала себе обещание и.. все повторялось по новой. Некоторые недальновидные люди путали это с проявлением слабости. И здорово ошибались, потому что самым некрасивым ее качеством была жуткая злопамятность. Хотя, чтобы привести в действие этот механизм, надо было зайти слишком далеко. Она и сама не могла сказать, когда наступит это далеко, просто в какой-то момент внутри нее что-то щелкало. С этого момента в ней поселялось жестокое неумолимое создание, за каждым движением “приговоренного” следили его злобные глаза, ожидающие только подходящего момента, использующие любой промах, любую ошибку, с тем, чтобы в нужный момент с радостью добить поверженного врага. И жертва никогда не узнавала, кто нанес последний самый жестокий удар. Но это бывало редко, потому что в основном она была существом доброжелательным, очень мечтательным, очень наивным, легко ранимым, немного упрямым и слегка сумасшедшим.

В ней продолжал жить маленький белый щенок – он искал тепло в людях, просил его у кого только было возможно. Каждый раз, встречая нового человека, щенок доверчиво ластился к нему, прыгал, заглядывая в глаза, очень старался понравиться, словно говорил вот он я, я – хороший, возьмите меня, я совсем немного стою, но я буду очень любить вас! Возьмите! – неосознанно она сразу старалась рассказать человеку все о себе чуть не в первую встречу, словно боялась, что он уйдет и не узнает, какая она. Она вцеплялась в каждого – она ужасно боялась остаться одна. Одиночество было ее самым страшным кошмаром, она болезненно его боялась, и даже ее разумное жестокое “я” ничего не могло с этим поделать.. Она боялась людей и тянулась к ним. Но она точно знала, что хочет меркантильная девочка. Цель есть, и она правильная – выиграть у жизни счастье, которого она достойна, выгрызть его зубами. Она его заслуживала. Кто достоин счастья больше чем она?! И кто мог ее винить в том, что она пошла до конца. Она ведь не знала “своего счастья”. Совсем не знала, потому что первый раз в жизни встретила лучшего психолога и актера чем она была сама. И потому что хотела поверить. Ее наказанием был Ад…. Настоящий Ад. Разве что он открылся для нее на земле, и выхода из него не было. То же, что сейчас скромно можно было назвать жизнью, было существованием после смерти по ту сторону, как добра, так и зла.

Она не стала злой, остервенелой, какой могла бы стать после этого кошмара. Внешне. Но. Теперь вместо доверчивого щенка в ней жила дикая кошка, хитрая и злобная. У нее из всех чувств остался только инстинкт, один инстинкт - самосохранения.